“Похвала глупоті” Еразма Роттердамського – зразок французської книги епохи рококо. (PDF)

Книга вийшла у 1751 році з ілюстраціями видатного графіка Шарля-Домініка-Жозефа Ейзена (1720-1778). Малюнки Ейзен створював, як правило, свинцевим олівцем. Вони були невеликі за розміром, відрізнялись композиційною чіткістю та елегантністю ліній. Інші майстри потім перевтілювали їх в гравюри. Окрім “Похвали глупоті” до його досягнень, як книжкового ілюстратора, належать “Казки” Ж. Лафонтена (1762), “Поцілунки” К. А. Дора (1770), “Генріада” Вольтера 1766-67 (вид.1770).

Шарль-Домінік-Жозеф Ейзен.
Луі XV і Марія Лещинська. Фронтиспис до книги по військовому мистецтву. Гравер П. Шеню. Офорт, різець. 

Я знайшов лише дві розгорнуті характеристики Ейзена.

Першу з них подано в книзі Вільгельма Гаузенштейна “Искусство рококо. Французкие и немецкие иллюстраторы восемнадцатого столетия”, що вийшла в московському видавництві “Современные Проблемы” в 1914 році.

Німецький дослідник пише:

“Эйзен сам по себе весьма забавный собеседник; но было бы безтактно приравнять его к Гравело. Эйзен издает пошловатый аромат проституции; вы чувствуете надушенного плебея, ненадежного ублюдка, знать не знающего английской утонченности Гравело. Но местами, как и он благороден! Как блестящи его композиции!
Шарль-Доминик-Жозеф Эйзен был по рождение цеховым. Отец его (сын родился в 1720 г. в Валансьене или Брюсселе) был живописец и дал сыну строгую выучку. Одна черта ее весьма характерна для того времени. Старый Эйзен водил сына в кабинеты живописи и требовал воспроизведения картин на память. Этой школой и можно объ-яснить кривую лба оживленно повернувшейся куртизанки, – линию, без сомнения, схваченную на память по Буше, – этой школой можно объяснить иные объятия, напоминающие могучие переплетения человеческих тел у Рубенса. Как и Буше, этот мнемотехнический виртуоз, под конец отказавшийся от моделей, приобрел необычайную легкость руки; но не к выгоде своей счел он свои изощренные на этюдах пальцы за суверенных творцов. В творениях Эйзена мы нередко находим какую-то скрытую дезорганизацию тела. С другой стороны, у Эйзена было то преимущество, что он был превосходный промышленный рисовальщик. В этой области он иногда пре-восходит Гравело. Из всех французов Эйзен был наиболее вышколенным в сфере ремесленного искусства; он смело мог бы стать рядом с такими артистами по призванию, как Мессонье. В 1733 г. Эйзен выступил с форменным руководством по искусству. В 1742 г. Эйзен прибыл в Париж и тотчас же поступил к Лебасу. Уже через пять лет он получил заказ иллюстрировать издание Буало. С этой поры он становится виньетистом с большой репутацией; в сочинении Когена список иллюстрированных им изданий занимает страницы. Вольтер написал ему льстивое письмо и надеялся, что “Генриада” трудами Эйзена скорее приобретет бессмертие, – в конце концов он оказался прав; во всяком случае, нечто подобное произошло с Дора, творцом галантных безделиц, на котораго придумали такую эпиграмму: “il se sauve de planche en planche”.

Эйзен не остался без официальных почестей: маркиза Помпадур, не без таланта дилетантствовавшая, сделала виньетиста своим учителем и превосходно платила ему. Это место он потерял благодаря выходке, отражающей нравы эпохи. Всехристианнейший король получил от Помпадур костюм, проектированный Эйзеном, которого не должен был носить никто другой из смертных. В решительный день Эйзен появился в точно таком же костюме. В ту пору можно было, впрочем, еще ядовитее демонстрировать в пользу равенства.

После версальской истории Эйзен не мог надеяться стать академиком, сколько он ни пиши религиозных и светских историй. Он сделался членом демократического общества св. Луки. Деклассированный, так сказать, он всецело погрузился в свои личные дела; бросив жену и детей на произвол судьбы, он под конец спасся с сотней верующих в Брюсселе. Там в 1778 г. он скончался трудной смертью человека, слишком много и слишком безпутно любившего. Об этом событии хозяин известил его возлюбленную такими утешительными словами: “Grace a Dieu, il s’est bien converti pour mourir. Le cure luy a confessay et qu’il en a ete bien contens”. Он прибавил еще, что покойный остался ему должен 752 ливра. De mortuis nil nisi bene, – вещицы нашего распутника все же восхитительны”.

Більш стримано, але не менш цікаво, висловлюється сучасний російський знавець мистецства західно-європейської книги Олександр Севастьянов. В своїй праці “Шедевры европейской иллюстрации” (М.,1996) він подає наступне узагальнення:

Шарль-Домінік-Жозеф Ейзен. Ілюстрація до “Казок” Лафонтена. Гравер Н. Лемир. Офорт, різець.

“Рядом с Буше по известности и мастерству иллюстратора стоит Шарль-Доминик-Жозеф Эйзен (1720-1778). Именно его рисункам обязан своим успехом знаменитый двухтомник Лафонтена “Сказки” 1762 года, так называемое издание “генеральных откупщиков”. Даже в конце XVIII века, когда галантная эпоха отступила перед художественным ригоризмом неоклассицизма, цена этих двух изящных томиков карманного формата доходила до 60 ливров. Откупщики – горстка сверхбогачей-финансистов – не пожалели средств, чтобы войти в историю культуры с помощью подобного издания. Все пленяет в этом шедевре типографского искусства, но главную прелесть составляют гравюры по рисункам Эйзена. Любопытно, что в наше время игривость этих иллюстраций представляется невинной и наивной, а вот издатели XVIII века, желая избежать упреков в легкомыслии, проставили на титульном листе “Амстердам” вместо “Париж”. Заслуга Эйзена была столь очевидна, что на фронтисписах издания – редкий пример! – были помещены портреты и автора, Лафонтена, и художника.

Судьба мастера знала взлеты и падения. Сын живописца, в детстве он должен был по памяти срисовывать картины, смотреть на которые водил его отец. Так развивался вкус, легкость и точность руки, фантазия, дополнявшая порой память. В дальнейшем Шарль учился у Ж. Ф. Леба, воспитавшего целое поколение граверов. Едва начав свое поприще иллюстратора украшением сочинения Буало, Эйзен становится любимцем публики. Его участие обеспечивает успех даже посредственным писаниям. Так, одним из наиболее ценимых изданий XVIII века поныне остаются “Поцелуи” бездарного поэта Дора, а также скучнейший “Книдский храм” Монтескье, украшенные виньетками и иллюстрациями Эйзена. Репутация художника возрастает; сам Вольтер заказывает ему картинки к “Генриаде”. Мадам Помпадур берет его под свое покровительство, он дает ей уроки рисунка. Эйзен принят королем, получает титул придворного рисовальщика и живописца, становится членом парижской Академии художеств. Дождем сыплются со всех сторон деньги, которые, правда, подобно дождевой влаге, мгновенно куда-то просачиваются. Но все благополучие внезапно кончилось. Однажды Эйзен появляется на балу в точно таком же костюме, как тот, что был заказан по его рисункам для короля. Дерзость не прошла художнику даром. Он был удален от двора, впал в долги и за год до смерти должен был покинуть Париж. Слава художника пережила его, и книги, им иллюстрированные, до сих пор радуют глаз книголюба. “Времена года” Томсона, “Эмиль” Руссо, стихотворения Гренкура… Участвовал Эйзен и в издании “Метаморфоз” Овидия, порой не уступая самому Буше”.

Ми звикли до іншого художнього розуміння образів Еразма. Вони від уяви і генія Ганса Гольбейна-молодшого. Його бурхливий темперамент – це вибух для вченої сатири Роттердамського. Він залюднив сторінки цієї книги обличчами, рухами, діями всієї нескінченної пастви глупоти… День за днем, в містах і селах Середньовічної Європи, її нескінченний карнавал. Його не поглине час, його не знищить Бог, бо його кохають люди, бо це їхня сутьність…

Ейзен – не конкурент Гольбейну. Світ Глупоти у нього має межі в просторі і часі. Він не вселенський. Для Ейзена то всього-навсього нікчемна дурість його сучасників. Вони королі, графи, маркізи, філософи, слуги – і повинен бути той, хто про це має постійно нагадувати. Чому ним не може бути художник?

Олександр Чуднов